Агент, бывший в употреблении - Страница 80

Молодой чемпион по плевкам на дальнее расстояние мне хорошо знаком, что совсем не обязывает меня окликать его. Если Табаков решил уединиться с близнецами в этом тенистом месте, то у меня нет никаких намерений нарушать его уединение. Единственное, что я могу себе позволить, так это проверить, насколько добровольно мой друг юности согласился на это уединение.

Терпеливо дожидаюсь ночи. Пережитые совсем недавно кошмары научили меня с успехом ориентироваться в темноте. Нет ни снега, ни луны, ни сторожей. Истинное счастье, что нет и Черча, который, учуяв меня, принялся бы лаять. Получаю возможность изучить внутренние помещения — по крайней мере, те, которые освещены. Сейчас таких два: большой холл с выходом на террасу и смежная с ним кухня, которая имеет дверь черного хода. В настоящее время на кухне никого. На столе гора разных продуктов, но часть из них уже перенесена на подносах в холл, где и разворачивается действие.

Близнецы, развалившись на диване, заняты поеданием принесенных из кухни деликатесов. Табаков, несмотря на свое известное чревоугодие, не участвует в трапезе по девяти причинам, одна из которых та, что руки у него в наручниках, а сам он привязан веревкой к спинке стула, на котором сидит. Знакомая ситуация.

— Очень сожалеем, шеф, но мы вынуждены следовать закону, — говорит Макс, уплетая кусок хлеба с толстым ломтиком ветчины.

— Закону природы, — уточняет Мориц.

— Человек человеку — волк, — напоминает Макс. — Сам ведь говорил.

— А раз так, кто мы такие, чтобы нарушать закон?! — добавляет Мориц.

— Мы не со злости. Меня даже жалость разбирает, когда я смотрю на тебя, — продолжает Макс.

— А вот мне тебя не очень-то и жаль, — признается Мориц. — Сделал нас своими рабами.

— И платил мало. Со страховщика мы больше поимели.

— А эта техника немалых деньжищ стоит, — замечает Мориц, жестом привлекая внимание Табакова к двум черным чемоданчикам, прислоненным к дивану.

— Что скажешь, если мы испробуем на тебе эту технику? — спрашивает Макс.

— Для тебя сделаем бесплатно, — обещает Мориц. — С чего начнем — с лечения зубов или с тепловых процедур?

Оба на время прекращают жевать и гогочут как ненормальные. Шеф сидит с непроницаемым и слегка сонным видом, желая продемонстрировать свое отчужденное отношение к происходящему. Думаю, он еще не решил, ограничится ли все издевательствами или случится то, чего он больше всего боится.

Сценка занимательная, однако у меня нет времени ею любоваться. Обхожу здание сзади и вхожу в кухню. Открываю все краны большой газовой плиты, гашу свет и, прикрыв за собой дверь, выхожу. Будем надеяться, что весельчаки подольше будут разыгрывать свой дурацкий спектакль, а вдоволь насмеявшись, захотят покончить с едой.

Проходит, наверное, минут пятнадцать с тех пор, как я открыл краны, когда Макс или Мориц входит на кухню и останавливается, пораженный тем фактом, что погашен свет. «Не бойся», — говорю ему мысленно, щелкаю зажигалкой и, бросив ее внутрь, убегаю прочь. Пиротехнический эффект на высоте: ослепительный взрыв воспламенившегося газа и вылетевшие оконные стекла — зрелище впечатляющее. Но у меня нет времени на созерцание. Возвращаюсь на несколько секунд на террасу и открываю дверь в тот самый момент, когда второй близнец, Мориц или Макс, выскакивает из холла и ошалело смотрит на рвущееся из дверного проема облако горящего газа.

Я ничего не смыслю в восточных единоборствах. Поэтому довольствуюсь тем, что примитивным образом разбиваю о голову близнеца подвернувшийся под руку стул. Бесчувственного, тащу его к краю террасы и сталкиваю в озеро в аккурат по траектории его давешнего плевка. Надеюсь, альпийские воды достаточно холодны, чтобы вернуть ему рассудок. Если он, конечно, жив.

— Долго ж ты прохлаждался, прежде чем вспомнить обо мне, — выговаривает мне ТТ, когда вхожу в холл.

И пока я освобождаю его от веревки и наручников, продолжает ворчать:

— Они уже второй день меня чем-то травят. Впрыскивают в вену, чтобы смерть выглядела естественной.

— Надо срочно вызвать врача.

— Невозможно. Телефон не работает. Кроме того, я не желаю общаться с полицией и прессой.

Слегка покачиваясь, он встает, словно желая удостоверится, в состоянии ли держаться на ногах. Он бледен и тяжело дышит, но сохраняет спокойствие.

— Уходим, — говорит он. — Скоро вся вилла вспыхнет, а через минуту здесь будет толпа из полицейских и зевак.

Спускаемся вниз по узкой дорожке, чуть в стороне от асфальтированной аллеи. Электрический фонарик Табакова помогает нам миновать заросли, начинающиеся ниже.

— Я выпишу на твое имя чек, чтобы ты получил немного денег — нам на первое время.

— Если ты нуждаешься, — говорю, — могу одолжить. Та пачка, которую ты сунул мне в карман плаща, в целости и сохранности.

— Ну и храни ее дальше, — ободряет меня ТТ. — На эти деньги тебя, наверно, и похоронят.

Спустя некоторое время он хрипит:

— Больше не могу. Надо отдохнуть. Похоже, яд, который они мне впрыскивали, при движении действует интенсивнее.

Чтобы перевести дух, он садится на камень. Зарево позади нас свидетельствует о том, что домашний пансионат «Эдельвейс» полностью охвачен пламенем. Однако ТТ не смотрит туда — он прислушивается к тому, что происходит на аллее под нами, опасаясь неизбежного наплыва зевак.

Пользуюсь возникшей паузой, чтобы задать ему вопрос. Извечный вопрос, вызывающий у нас споры:

— Когда-то ты обещал написать завещание в пользу нашей страны.