Агент, бывший в употреблении - Страница 87

— Очевидно, вокруг объекта осталось еще много такого, что требуется прояснить.

— Многое бы прояснилось, господин полковник, если бы вы не подослали под видом страховщиков банду головорезов.

— Никаких страховщиков мы не подсылали.

— Во всяком случае, они прибыли из Болгарии. Прошли пограничный контроль.

— Мне уже надоело тебе повторять, Боев: не все в этой стране зависит лично от меня.

Он замолкает и некоторое время созерцает носки своих ботинок. Должно быть, сожалеет, что на нем не сапоги и одет он не в форму; и что власть, которой он пока что облечен, зыбка и ненадежна.

— Могу я считать себя свободным? — спрашиваю немного погодя, чтобы вернуть его к реальности.

— Не можешь. И твоя миссия еще не завершена. Ты остаешься за ведомством впредь до особого распоряжения.

Каждый день перед обедом захожу в гостиничный холл и останавливаюсь перед газетным киоском. Это не тайная встреча. Смотрю, не опубликовано ли продолжение материала о Великом ограблении. Девушка-киоскерша уже хорошо знает меня и даже в курсе интересующего меня вопроса, поэтому ей нет необходимости рыться в газетах.

— Ничего нет, — сообщает она.

— Поражаюсь твоему оптимизму, — говорит мне по этому же поводу Борислав. — До сих пор, подобно мне, ты жил в ожидании худшего, а теперь вдруг проникся верой в чудеса.

— Ну нельзя же все время жить в ожидании худшего. В моем возрасте это слишком утомительно. Кроме того, ежедневная прогулка от Надежды к Отчаянию и обратно полезна для здоровья. Врачи советуют побольше двигаться.

— Только не надо мне говорить об отчаянии. Это не твое, ты до самой смерти будешь верить в лучшее, — отвечает Борислав. — Я тебя не упрекаю. Я тебе завидую.

Он, конечно, переоценивает степень моего легковерия, но не вижу смысла ему возражать. Последнее время им все чаще овладевают мрачные настроения, и тогда спорить с ним — значит раздражать.

Что же касается публикации в «Ди Прессе», то наши прогнозы практически совпадают. Но ведь надежда умирает последней. Вебер наверняка был абсолютно искренен, когда в конце разговора сказал мне: «Будьте спокойны, я вас не выдам». В тот момент и при тех обстоятельствах он и в самом деле был убежден в своих словах. Но теперь обстоятельства изменились. В дело вмешались некоторые из людей, чьи интересы оказались затронуты его статьей. А эти люди, вернее их деньги, имеют достаточный вес, чтобы склонить чашу весов не в мою пользу.

Чьи интересы защищал уважаемый герр Вебер? Ничьи. Потому что за публикацией не стояло никакой влиятельной политической или финансовой силы. Кто-то мог бы сказать, что он защищает истину и ограбленный народ, но все это — абстрактные понятия и громкие слова, к которым прибегают по большей части одни демагоги. Истину трудно отстоять. А в случае если за этим процессом нет никакой практически выгодной цели, не стоит и начинать. А народ?.. Какой серьезный политик помнит о народе?.. И кому придет в голову позаботиться о народе бедной страны, на которую косо смотрит так называемый цивилизованный мир?..

По всей видимости, руководство газеты призвало к себе уважаемого герра Вебера, и ему было сказано примерно следующее: «Мы позволили тебе напечатать твой материал, чтобы ты потешил свое профессиональное самолюбие. Теперь же наступило время внять голосу разума. Не для того тебе платят зарплату, чтобы ты наносил нашей газете ущерб. Что же касается остальной части материала, твой труд не пропадет даром. Мы его купим и достойно заплатим тебе за него».

До этих пор все развивается согласно неписаному, но общеизвестному принципу: кто платит, тот и заказывает музыку. Но потом история начинает развиваться другим и довольно неприятным образом: «Это окончание статьи? Хорошо. А это документы. Прекрасно. Только это ведь ксерокопии, а где оригиналы? Кто тебе их предоставил? От кого он их получил?»

Возможно, сначала герр Вебер, желая сохранить самоуважение, попытается отговориться обычным способом: дескать, обнаружил конверт в почтовом ящике или, мол, получил его из рук какого-то мальчишки. Но многократно повторять ложь, которой никто не верит, бессмысленно, равно как и сопротивляться безжалостному давлению — не дикой угрозе физической расправы, а культурному давлению, когда тебя ставят перед дилеммой: либо лишаешься работы, либо принимаешь солидное вознаграждение.

На этом этапе в деле всплывает моя персона. Мои близкие отношения с Табаковым, моя просьба к Кристе устроить встречу с журналистом, некоторые мелкие подробности нашей ночной беседы с последним — этих обстоятельств вполне достаточно, чтобы вычислить меня. Для «Ди Прессе» моя персона не имеет никакого значения, зато она чрезвычайно важна для тех, кто оказывает давление и платит за отказ от публикации материала.

— Чего ты хочешь этим добиться и зачем подписываешь себе смертный приговор? — спрашивает Борислав.

— Смертный приговор могут и отложить, — возражаю. — Может, дадут отсрочку, чтобы наверняка узнать, что именно я получил и где храню оригиналы.

— Отсрочки не будет, — качает головой Борислав. — Им известно твое упрямство, и они знают, что документов у тебя уже нет. Уберут тебя — и все дела.

И повторяет уже знакомый мне рефрен:

— Ноги в руки и беги, пока у тебя еще есть машина и паспорт. Воспользуйся возможностью и беги, пока они не решили твою судьбу.

— Так и сделаю, — говорю, чтобы успокоить его. — Вот только закончу одно дело…

Говорить-то говорю, но сам еще ничего для себя не решил. И, наверное, так и не решу.